Создатель шоу «Петя любит выпить» и «Петя Про», ведущий шоу «Гуд Морнинг», основатель Ploskov Production
— За последние полтора года просмотра твоего шоу [Петя любит выпить] у меня сложилось впечатление, что ты очень открытый и целеустремленный человек. Ты был таким с детства? Как сформировались эти качества?
Вообще непонятно, откуда взялась моя открытость, потому что по всем пунктам я не должен был вырасти таким. У меня было минимальное внимание со стороны родителей, я был довольно самостоятельным парнем с раннего детства. Есть показательная история о том, как в 6 лет я сам сел в автобус и уехал в училище искусств просить, чтобы меня записали на фортепиано. Эта самостоятельность была необходимостью, потому что моя мама родила меня в 17, папе было 18, и они оба очень много работали.
Сейчас мне очень сложно воспринимать бытовую жизнь. Как только у меня появились деньги, я начал нанимать уборщицу, но не потому что мне лень, а потому, что на ежедневной основе для меня готовка и уборка — это абсолютно пустая трата времени, которое можно выделить на условное обучение или работу. Это все благодаря родителям, которых я не особо видел в быту. Поэтому целеустремленность — это не какое-то желание больше заработать или оставить свое имя потомкам. Я просто по-другому жить не могу, мне не интересно по-другому. У меня работа занимает 90% времени.
— Ты много раз за жизнь переезжал. Как выглядел этот путь?
Сначала я работал в правительстве Тюменской области. Я любил свою работу, потому что она была связана с дипломатией: я встречал делегации и сам ездил в другие страны представлять область. Но когда мою заработную плату сделали настолько низкой, что я за ТО машины отдавал больше месячного дохода, я собрал чемодан и поехал в Питер. Там мне предложили аналогичную моей должность из-за того, что я с нуля создал целый отдел и Тюмень обогнала Петербург по определенным показателям. В итоге я туда приехал, и мне сказали, что не могут подписать со мной контракт. Я остался в Петербурге на несколько месяцев, работал официантом.
Меня раздражают люди, которые жалуются, что у них нет возможности найти работу — я никогда в жизни никого не просил меня куда-то устроить. Если я понимаю, что мне нужны деньги — я иду работать официантом. У меня было образование, про меня делали программу, я представлял правительство РФ, но у меня даже мысли не было, что какая-то работа меня унижает. Это абсолютная глупость. Это деньги, это классный заработок.
— Путешествия по другим странам повлияли как-то на то, как ты относишься к разным людям?
Мне в этом плане очень помогла семья: хотя мои родители не были обеспеченными, они каким-то образом отправили меня на 2 месяца в Англию, когда мне было 12. Тогда это не было каким-то элитным образованием, да и доллар был другой. Я месяц прожил в Лондоне и месяц — в Оксфорде.
В Тюмени нужно было бороться за то, чтобы выделяться, нужно было отстаивать свою индивидуальность. В Лондоне же ты видишь панков, рокеров, геев, пожилых бабушек на велосипедах, и ты понимаешь, что жизнь гораздо шире. Меня это очень изменило, и я очень благодарен родителям, которые позволили мне выбраться из своего привычного мира и увидеть, как вообще может быть. После этого я уже понимал, что люди разные, нужно уметь воспринимать все, и, наверное, это сильно повернуло меня в сторону эмпатии и толерантности.
Вообще непонятно, откуда взялась моя открытость, потому что по всем пунктам я не должен был вырасти таким. У меня было минимальное внимание со стороны родителей, я был довольно самостоятельным парнем с раннего детства. Есть показательная история о том, как в 6 лет я сам сел в автобус и уехал в училище искусств просить, чтобы меня записали на фортепиано. Эта самостоятельность была необходимостью, потому что моя мама родила меня в 17, папе было 18, и они оба очень много работали.
Сейчас мне очень сложно воспринимать бытовую жизнь. Как только у меня появились деньги, я начал нанимать уборщицу, но не потому что мне лень, а потому, что на ежедневной основе для меня готовка и уборка — это абсолютно пустая трата времени, которое можно выделить на условное обучение или работу. Это все благодаря родителям, которых я не особо видел в быту. Поэтому целеустремленность — это не какое-то желание больше заработать или оставить свое имя потомкам. Я просто по-другому жить не могу, мне не интересно по-другому. У меня работа занимает 90% времени.
— Ты много раз за жизнь переезжал. Как выглядел этот путь?
Сначала я работал в правительстве Тюменской области. Я любил свою работу, потому что она была связана с дипломатией: я встречал делегации и сам ездил в другие страны представлять область. Но когда мою заработную плату сделали настолько низкой, что я за ТО машины отдавал больше месячного дохода, я собрал чемодан и поехал в Питер. Там мне предложили аналогичную моей должность из-за того, что я с нуля создал целый отдел и Тюмень обогнала Петербург по определенным показателям. В итоге я туда приехал, и мне сказали, что не могут подписать со мной контракт. Я остался в Петербурге на несколько месяцев, работал официантом.
Меня раздражают люди, которые жалуются, что у них нет возможности найти работу — я никогда в жизни никого не просил меня куда-то устроить. Если я понимаю, что мне нужны деньги — я иду работать официантом. У меня было образование, про меня делали программу, я представлял правительство РФ, но у меня даже мысли не было, что какая-то работа меня унижает. Это абсолютная глупость. Это деньги, это классный заработок.
— Путешествия по другим странам повлияли как-то на то, как ты относишься к разным людям?
Мне в этом плане очень помогла семья: хотя мои родители не были обеспеченными, они каким-то образом отправили меня на 2 месяца в Англию, когда мне было 12. Тогда это не было каким-то элитным образованием, да и доллар был другой. Я месяц прожил в Лондоне и месяц — в Оксфорде.
В Тюмени нужно было бороться за то, чтобы выделяться, нужно было отстаивать свою индивидуальность. В Лондоне же ты видишь панков, рокеров, геев, пожилых бабушек на велосипедах, и ты понимаешь, что жизнь гораздо шире. Меня это очень изменило, и я очень благодарен родителям, которые позволили мне выбраться из своего привычного мира и увидеть, как вообще может быть. После этого я уже понимал, что люди разные, нужно уметь воспринимать все, и, наверное, это сильно повернуло меня в сторону эмпатии и толерантности.
ПРО ДЕТСТВО, ПЕРЕЕЗДЫ И ЭМПАТИЮ
— По поводу всех шоу, где ты выступаешь ведущим — нет ощущения, что они выглядят как телевизор, который мы заслужили? «Петя любит выпить» — это такой алкогольный «Смак», «Гуд морнинг» — утреннее шоу с какого-нибудь федерального канала.
Если честно, у нас не было подобных референсов, но когда мы уже отсняли «Гуд Морнинг» и посмотрели его, то поняли, что у нас под коркой сидели MTV, Комолов и Шелест, то есть вот такого плана шоу с теплотой и добротой вышло оттуда. Только оно получилось еще более настоящим за счет того, что выходит в интернете.
— То есть выбранные форматы шоу не связаны изначально с тем, что ты заранее понимал их популярность у зрителей?
Вообще нет. У меня все всегда происходит исключительно интуитивно. Я никогда не продумываю, у меня нет ходов. Я знаю работающие механизмы, но не хочу ими пользоваться, потому что мне важнее, чтобы нас смотрело 100 тысяч своих людей, чем два миллиона, которые смотрят, потому что «надо». Так бывает с интервью Дудя или Шихман, которых я искренне уважаю и люблю, но смотрю уже по инерции, чтобы не пропустить главный инфоповод недели.
При этом большие просмотры приводят к тебе рекламодателей с бОльшими контрактами, что тоже круто. Я, как и все, хочу есть и пить, я не хочу тратить деньги в ноль (точнее в минус дохрена), как это было в первый год. Сейчас, например, появилось больше денег — появились музыкальные номера.
— Это безумно круто, что ты при этом делаешь все на интуиции. Это же как ей доверять нужно!
Да, у меня спрашивают журналисты обычно, как я так просчитываю, кого брать к себе в продакшн в качестве подопечных, потому что у меня были и Самбурская, и Миногарова, потом Рудова, потом Хоменки, теперь и я сам. Мне кажется, если ты знаешь, что человек многофункционален, талантлив и работоспособен, точно все получится. Возможно, я умею чуть больше читать людей. У нас в продакшне единичные случаи были, когда мы вообще расставались с кем-то.
Это снова сводится к эмпатии, и мне кажется, она у меня связана с какими-то комплексами. В детстве я был милым мальчиком, так как у меня довольно феминная внешность, и одноклассники указывали на это как на какой-то недостаток, хотя это просто нежные черты лица. Видимо, тогда эмпатия работала как защитный механизм: ты пытаешься прочитать человека и понять, он друг тебе или нет.
Если честно, у нас не было подобных референсов, но когда мы уже отсняли «Гуд Морнинг» и посмотрели его, то поняли, что у нас под коркой сидели MTV, Комолов и Шелест, то есть вот такого плана шоу с теплотой и добротой вышло оттуда. Только оно получилось еще более настоящим за счет того, что выходит в интернете.
— То есть выбранные форматы шоу не связаны изначально с тем, что ты заранее понимал их популярность у зрителей?
Вообще нет. У меня все всегда происходит исключительно интуитивно. Я никогда не продумываю, у меня нет ходов. Я знаю работающие механизмы, но не хочу ими пользоваться, потому что мне важнее, чтобы нас смотрело 100 тысяч своих людей, чем два миллиона, которые смотрят, потому что «надо». Так бывает с интервью Дудя или Шихман, которых я искренне уважаю и люблю, но смотрю уже по инерции, чтобы не пропустить главный инфоповод недели.
При этом большие просмотры приводят к тебе рекламодателей с бОльшими контрактами, что тоже круто. Я, как и все, хочу есть и пить, я не хочу тратить деньги в ноль (точнее в минус дохрена), как это было в первый год. Сейчас, например, появилось больше денег — появились музыкальные номера.
— Это безумно круто, что ты при этом делаешь все на интуиции. Это же как ей доверять нужно!
Да, у меня спрашивают журналисты обычно, как я так просчитываю, кого брать к себе в продакшн в качестве подопечных, потому что у меня были и Самбурская, и Миногарова, потом Рудова, потом Хоменки, теперь и я сам. Мне кажется, если ты знаешь, что человек многофункционален, талантлив и работоспособен, точно все получится. Возможно, я умею чуть больше читать людей. У нас в продакшне единичные случаи были, когда мы вообще расставались с кем-то.
Это снова сводится к эмпатии, и мне кажется, она у меня связана с какими-то комплексами. В детстве я был милым мальчиком, так как у меня довольно феминная внешность, и одноклассники указывали на это как на какой-то недостаток, хотя это просто нежные черты лица. Видимо, тогда эмпатия работала как защитный механизм: ты пытаешься прочитать человека и понять, он друг тебе или нет.
ПРО ШОУ И ИНТУИЦИЮ
— Есть ли у тебя стоп-темы в шоу?
Думаю, да. Я говорю о том, что считаю допустимым для себя. Например, Женя Гришечкина говорит о сексе, потому что для нее это допустимо, для меня — нет.
Наверное, если бы блогерство было моим единственным источником дохода, я бы каждый раз думал: «А если я это скажу, придет ли ко мне потом бренд?». В итоге ко мне как раз потому и приходят, что я говорю честно. Я не делаю хайпа, я не матерюсь там, где это не нужно, я не рассказываю про секс, потому что это классно и даст просмотры. Я об этом говорю всегда между делом, и по названиям выпусков никогда не поймешь, что мы в итоге будем говорить про секс.
В моем детстве тема секса была чем-то запретным, мне ничего не рассказывали. Мне это кажется большим упущением. Ребенку нужно рассказывать, как предохраняться, что такое СПИД, говорить об интерсекс-людях, о разных ориентациях. Важно объяснять, что нужно не ставить всех в одни и те же рамки, а просто жить и изучать окружающих людей индивидуально. Это в итоге поможет всему обществу.
— Круто, что ты в «Пете Про» уделяешь этому много внимания, потому что некоторые темы остаются неизвестными даже для тех, кто думает, что их уже нечем удивить.
Выпуск про интерсекс-людей в этом плане поражает своей статистикой, ведь их на самом деле так много, но большинство об этом не знает. Причем это не выбор человека, как и ориентация.
Хотя о чем тут можно говорить, когда мы в России не видим людей с ограниченными способностями, а если и видим, то коллективно игнорируем. Часто это можно заметить возле метро — если у входа стоит человек с ограниченными способностями, вокруг него есть такой круг, по которому люди обходят его. Мы сразу делаем вывод, что этот человек — попрошайка, хотя он, возможно, просто стоит и ждет кого-то, как все мы иногда делаем. Федеральные каналы не показывают этих людей, Фонд кино не инвестирует в то, чтобы показывать этих ребят, и поэтому люди не понимают, что делать.
Думаю, да. Я говорю о том, что считаю допустимым для себя. Например, Женя Гришечкина говорит о сексе, потому что для нее это допустимо, для меня — нет.
Наверное, если бы блогерство было моим единственным источником дохода, я бы каждый раз думал: «А если я это скажу, придет ли ко мне потом бренд?». В итоге ко мне как раз потому и приходят, что я говорю честно. Я не делаю хайпа, я не матерюсь там, где это не нужно, я не рассказываю про секс, потому что это классно и даст просмотры. Я об этом говорю всегда между делом, и по названиям выпусков никогда не поймешь, что мы в итоге будем говорить про секс.
В моем детстве тема секса была чем-то запретным, мне ничего не рассказывали. Мне это кажется большим упущением. Ребенку нужно рассказывать, как предохраняться, что такое СПИД, говорить об интерсекс-людях, о разных ориентациях. Важно объяснять, что нужно не ставить всех в одни и те же рамки, а просто жить и изучать окружающих людей индивидуально. Это в итоге поможет всему обществу.
— Круто, что ты в «Пете Про» уделяешь этому много внимания, потому что некоторые темы остаются неизвестными даже для тех, кто думает, что их уже нечем удивить.
Выпуск про интерсекс-людей в этом плане поражает своей статистикой, ведь их на самом деле так много, но большинство об этом не знает. Причем это не выбор человека, как и ориентация.
Хотя о чем тут можно говорить, когда мы в России не видим людей с ограниченными способностями, а если и видим, то коллективно игнорируем. Часто это можно заметить возле метро — если у входа стоит человек с ограниченными способностями, вокруг него есть такой круг, по которому люди обходят его. Мы сразу делаем вывод, что этот человек — попрошайка, хотя он, возможно, просто стоит и ждет кого-то, как все мы иногда делаем. Федеральные каналы не показывают этих людей, Фонд кино не инвестирует в то, чтобы показывать этих ребят, и поэтому люди не понимают, что делать.
ПРО СЕКСПРОСВЕТ
— Где ты находишь силы на все свои проекты?
Это все люди вокруг. Если ты честен и открыт, ты можешь на кого-то рассчитывать, и сейчас я могу спокойно делегировать задачи, потому что вокруг меня профессионалы. Мое счастье в том, что у меня никогда не меняется команда, у меня нет текучки. Когда работаешь с людьми столько лет, ты знаешь, что от кого ожидать. Эти люди становятся тебе семьей. Зачем ходить на работу, если не кайфовать? На этом строится наш продакшн, потому что работа — это огромная часть нашей жизни, и по-другому это все просто не было бы возможно.
— Есть ли у тебя профессиональная мечта?
Наверное, нет. Сейчас я в таком режиме, что все делаю просто по кайфу — «ПЛВ», «Петя Про», продакшн. Думаю еще над двумя идеями, которые хочу в ближайшее время реализовать. У меня нет никакой гонки. Я просто хочу, чтобы мой мозг как можно дольше создавал новые проекты, в которых мне было бы интересно.
— Для меня это, конечно, безумно звучит — не представляю, как можно над столькими проектами работать одновременно.
Для меня это, наоборот, уже стало обыденностью. У меня еще и с самокритикой проблемы. Хочу обратиться к психологу, чтобы разобраться, почему я всегда очень сильно критикую себя, откуда у меня этот синдром самозванца. Хотя он меня спасает очень сильно: я убежден, что в ближайшее время я точно не зазнаюсь, я никогда не поставлю себя выше любого другого человека вне зависимости от его профессии, возраста, звания, пола и т.д. Может, из-за того, что у меня в жизни было так много совершенно разных работ, я не понимаю, чем таксист хуже директора банка. Пойду ли я работать таксистом, если что-то у меня случится и появится такая необходимость? Конечно, да.
Это все люди вокруг. Если ты честен и открыт, ты можешь на кого-то рассчитывать, и сейчас я могу спокойно делегировать задачи, потому что вокруг меня профессионалы. Мое счастье в том, что у меня никогда не меняется команда, у меня нет текучки. Когда работаешь с людьми столько лет, ты знаешь, что от кого ожидать. Эти люди становятся тебе семьей. Зачем ходить на работу, если не кайфовать? На этом строится наш продакшн, потому что работа — это огромная часть нашей жизни, и по-другому это все просто не было бы возможно.
— Есть ли у тебя профессиональная мечта?
Наверное, нет. Сейчас я в таком режиме, что все делаю просто по кайфу — «ПЛВ», «Петя Про», продакшн. Думаю еще над двумя идеями, которые хочу в ближайшее время реализовать. У меня нет никакой гонки. Я просто хочу, чтобы мой мозг как можно дольше создавал новые проекты, в которых мне было бы интересно.
— Для меня это, конечно, безумно звучит — не представляю, как можно над столькими проектами работать одновременно.
Для меня это, наоборот, уже стало обыденностью. У меня еще и с самокритикой проблемы. Хочу обратиться к психологу, чтобы разобраться, почему я всегда очень сильно критикую себя, откуда у меня этот синдром самозванца. Хотя он меня спасает очень сильно: я убежден, что в ближайшее время я точно не зазнаюсь, я никогда не поставлю себя выше любого другого человека вне зависимости от его профессии, возраста, звания, пола и т.д. Может, из-за того, что у меня в жизни было так много совершенно разных работ, я не понимаю, чем таксист хуже директора банка. Пойду ли я работать таксистом, если что-то у меня случится и появится такая необходимость? Конечно, да.
ПРО КОМАНДУ И СИНДРОМ САМОЗВАНЦА
«Каждый раз, когда у меня были возможности побороть страх, я брался за это, потому что понимал, что нужно делать то, что страшнее всего»
— Что тебе было страшнее всего делать впервые?
Мне сразу вспомнилась история про велосипед. Однажды отец принес мне велик, но мне было страшно на нем кататься. А еще я боялся, что другие мальчишки во дворе скажут, что я плохо катаюсь. В итоге я так и не сел на него, хотя потом получил от папы за это, потому что он хотел, чтобы я был как все. Если есть велосипед, значит все должны на нем ездить.
Научился я только в 19 лет, когда поехал в Штаты. Я работал в детском лагере, и там было запрещено курить, а я курю с 14 лет. В какой-то момент я взял в лагере велосипед, потому что не было другого способа передвижения — ты в лесу, до ближайшей заправки пешком не дойти. И так я впервые поехал на велосипеде за сигаретами. Обратная дорога выглядела как настоящее кино — я был такой довольный на этом велосипеде и с сигаретой в зубах, что словами не передать.
А самый большой страх, который я испытывал, — это страх публики. Причем каждый раз, когда у меня были возможности побороть его, я брался за это, потому что понимал, что нужно делать то, что страшнее всего. Самое серьезное публичное выступление было в Берлине, когда я от лица правительства Тюменской области вел какую-то лекцию об инвестиционном потенциале для Европы. Передо мной было человек 50 чиновников и предпринимателей, а говорить мне нужно было на английском. Я помню, что не помню ничего. И сейчас каждый раз, когда я выхожу на «ПЛВ», я все равно нервничаю. Но теперь я хотя бы все помню.
Мне сразу вспомнилась история про велосипед. Однажды отец принес мне велик, но мне было страшно на нем кататься. А еще я боялся, что другие мальчишки во дворе скажут, что я плохо катаюсь. В итоге я так и не сел на него, хотя потом получил от папы за это, потому что он хотел, чтобы я был как все. Если есть велосипед, значит все должны на нем ездить.
Научился я только в 19 лет, когда поехал в Штаты. Я работал в детском лагере, и там было запрещено курить, а я курю с 14 лет. В какой-то момент я взял в лагере велосипед, потому что не было другого способа передвижения — ты в лесу, до ближайшей заправки пешком не дойти. И так я впервые поехал на велосипеде за сигаретами. Обратная дорога выглядела как настоящее кино — я был такой довольный на этом велосипеде и с сигаретой в зубах, что словами не передать.
А самый большой страх, который я испытывал, — это страх публики. Причем каждый раз, когда у меня были возможности побороть его, я брался за это, потому что понимал, что нужно делать то, что страшнее всего. Самое серьезное публичное выступление было в Берлине, когда я от лица правительства Тюменской области вел какую-то лекцию об инвестиционном потенциале для Европы. Передо мной было человек 50 чиновников и предпринимателей, а говорить мне нужно было на английском. Я помню, что не помню ничего. И сейчас каждый раз, когда я выхожу на «ПЛВ», я все равно нервничаю. Но теперь я хотя бы все помню.
